Глава пятая
Розовая мерзость
Танк никуда не делся, и возле него мы сделали долгожданный (особенно для Аспирина) привал. Большая поржавевшая машина стояла, уперевшись кормой в покосившийся колодец, над которым торчал белоснежный журавль. С журавля даже не облупилась краска, особенно ярко блестевшая на утреннем солнышке, и я не раз задумывался: а вдруг неспроста? Пора бы уже ему вообще сгнить, этому проклятому журавлю… Но ничего странного и страшного здесь до сих пор ни с кем не случалось, журавль стоял себе и стоял, опустив цепь с ведром в колодец. В глубине поблескивала вода, пахло плесенью и лягушками, хотя сроду никаких лягушек я тут не видел. Банки консервные плавали, да, и мусор всякий – перекусывая, сталкеры использовали колодец как урну, благо пить оттуда все равно было нельзя.
А вот что случилось в свое время с танком – непонятно. Люки были намертво закрыты, такое впечатление, изнутри. Предполагали, что экипаж погиб от радиации, но танк – в отличие от окружающих его предметов – почти не фонил. Предполагали, что люки заварили, но кому это было на хрен надо в те мутные времена? Бросали и не только танки, возился бы кто-то с этой рухлядью… Есть места, где эти танки и бэтээры стоят колоннами, и ничего.
Короче, танк торчал на положенном месте, порождая все новые легенды о том, что же там внутри. Собирались даже вскрыть люки и посмотреть, но пока на словах. Лично я думал, что туда лучше не соваться вовсе.
Вот был такой Плющ, так он в Припяти, в пустой квартире, в кастрюльку на плите заглянул.
Ничего на дурные мысли не наводило: кухонька, клеенка в цветочек, на плите – кастрюлька розовенькая с узором, закрыта крышкой. Плющ и не удержался – снял крышку. Долбануло так, что пробило верхние железобетонные перекрытия. Я в другой комнате был, а Чук – рядом, так он все видел. Синеватый столб света изнутри кастрюльки снес Плющу лицо, а Чука отбросило в сторону да сверху еще холодильником приложило. Чук-то оклемался, Плюща пришлось добивать. Не может человек без лица жить. Что там с кастрюлькой, мы и смотреть не стали.
Мы перекусили (вернее, перекусил в основном Аспирин, остальным было пока без надобности). Я получил сообщение, что Семецкий черт знает где за Припятью отдал концы от скоротечной дизентерии. Профессор с интересом озирался вокруг.
– Любопытный какой танк, – сказал он. – Это же довольно старая модель, кажется, Т-55… видимо, с самого начала здесь стоит… И люки закрыты.
Он побарабанил пальцами по броне рядом с люком механика-водителя, и тут я с ужасом услышал, как внутри огромной боевой машины что-то лопнуло. С таким звуком, словно человек надул шарик из жевательной резинки, только в несколько раз громче.
Услышал и Аспирин, который быстро засунул в рот остаток куска сублимированной ветчины.
– Чёй-то, чува-ак?! – тихо спросил он и выбросил в колодец пластиковую обертку.
Я пожал плечами, за локоть оттащил профессора. Все прислушались – в танке снова лопнуло, чуть громче, потом броня визуально ощутимо завибрировала, словно заводился двигатель.
– Быстро все отсюда… – пробормотал я. – Пауль первым, за ним профессор…
Мы, оглядываясь на танк, в котором лопающиеся звуки уже стали накладываться один на другой, двинулись прочь от деревеньки, где он, собственно, и стоял. Но не успели. Из разом распахнувшихся люков, откуда-то снизу и даже из ствола орудия поползла розовая субстанция, напоминающая все ту же жевательную резинку – клубничную, например… Только ползла она довольно шустро и тянулась щупальцами за нами вслед.
– Быстрее! – крикнул Бармаглот, и мы ломанулись через какие-то огородики, поросшие выродившимся жестким зеленым луком и невообразимого размера тыквами. Перепрыгивая через чертовы тыквы, я тащил за плечо профессора, разумно рассудив, что он в отличие от остальных имеет максимальные шансы влететь на бегу в «мясорубку» или «карусель».
Но влетел не он. Влетел Бармаглот.
– Сука! – крикнул он, взмывая в воздух. «Карусель» была мелкая, недавно народившаяся – потому опытный Бармаглот ее и не заметил на бегу. Пострадал он не слишком, но то, как неуклюже он упал, сразу подсказало: подкрался полярный зверь песец.
И точно: правая нога Бармаглота торчала вбок в колене практически под прямым углом. Ее и ломанула «карусель», по инерции швырнув сталкера вверх. Раздумывать было некогда: мы с Соболем подхватили потерявшего сознание от боли Бармаглота и потащили прочь. Забытый профессор скакал следом, словно хренов тушканчик, стараясь попадать след в след. Научился, поди ж ты. Еще бы, на таком-то примере…
Мы перемахнули овражек, продрались через крушинник и остановились, потому что догнавший нас Пауль выдохнул:
– Оно вроде отстало!
Я обернулся – в самом деле, розовая дрянь задумчиво копошилась в овражке, ощупывая своими отростками толстые листья болотных растеньиц. Дальше она не ползла – вероятно, в танке находилась некая ограниченная масса, способная растягиваться и раздуваться до строго определенных границ. Бляха, резинка жевательная и есть… Я с отвращением смотрел на шевелящуюся субстанцию, по которой волнами проходили пузыри. Черт ее знает, может, вовсе безвредная штука… Но в Зоне безвредного почти ничего нет.
Я поморщился – показалось, что пахнет клубникой. Эти, как их… обонятельные галлюцинации?
– Вот чего люки-то не открывались, – сказал Соболь. – Оно изнутри держало.
– А почему раньше не вылезало? – спросил я.
– Во-первых, откуда ты знаешь? Может, вылезало, да только тех, кто расскажет, не осталось. Место считалось безопасное, люди там и подремать, и пожрать-погадить останавливались… За колодцем-то, метрах в пяти…
– А во-вторых?
– А во-вторых… – Соболь помолчал, глядя вниз, на дно овражка, где по-прежнему копошилась розовая гадость. – А во-вторых, что с Бармаглотом делать станем? Плохо с ним. Очень плохо.
Бармаглот был по-прежнему без сознания. Оставив Аспирина наблюдать за овражком – не полезет ли наружу розовое тесто, – мы занялись Бармаглотовой ногой. Выглядела она страшно: обычным образом ногу так не сломать, только «карусель» способна, что называется, с подвыподвертом… Если повезет, поставит себе искусственный сустав. Если не повезет – отходился Бармаглот. Хотя о каком тут везении речь – назад его нести уже поздно, следующее окно в обстрелах и бомбометании через двое суток. Открытый перелом… Болотного Доктора бы сюда, да где те болота… Разве что сам явится, он может.
Я на всякий случай посмотрел на экран ПДА – пусто, никого поблизости. И вдалеке никого. Как и следовало ожидать. Конечно, можно доставить его в «Сталкер»… Хотя нет, далеко.
– Может, к Темным его? – тихо спросил Пауль, словно читая мысли.
– А как допрешь? Далеко же… С такой ногой…
Соболь тем временем вколол Бармаглоту внушительную дозу обезболивающего и антибиотик, залил разрывы тканей коллоидной пленкой. Принялся мастерить шину.
– Не дотащим, – сказал он, возясь. – Как вариант: давайте искать схрон. Оставим его, а на обратном пути подберем.
– Не выдержит, – покачал головой Пауль. – Вдруг задержимся? Это ж такая фигня, как тут загадаешь…
– Она назад пошла, – отозвался Аспирин, наблюдавший за овражком. – Чё там, чуваки?
– Хреново тут, – ответил я. – Схрон искать Бармаглоту будем.
Где-то в отдалении заухало, загрохотало. Доблестные бравые солдатики мочили из своих РСЗО.
Аспирин подошел к Бармаглоту, посмотрел на торчащие белые куски кости. Кровь уже остановил коллоид-гемофаг, но и без крови рана смотрелась жутко.
– Что ж так, чува-ак… – пробормотал он сочувственно. – Не, ну какой схрон? Какой схрон? Он же двинуться не сможет… А если сознание потеряет?
– Он в него до сих пор не пришел, кстати, – вставил профессор.
– Другого выхода нет, – отрезал Соболь.
Над головами метнулась стая ворон, уселась на верхушках берез и принялась хрипло орать, словно заранее хороня Бармаглота и предвещая вкусный пир. Соболь было взялся за ремень одного из ружей, но я покачал головой. Соболь еле заметно пожал плечами. Зря стрелять – смысла нет, кто-то услышит, один мутант убежит подальше, другой, наоборот, заинтересуется и прибежит… Да и ворон почем зря бить ни к чему, они – еда.
– Ищем схрон, – согласился Аспирин. – Я ничё. Давайте носилки делать.
Носилки мы соорудили быстро из ремней и вырезанных тут же в березняке тонких, но прочных стволиков. Уложили Бармаглота, на всякий случай привязали покрепче – мало ли, вдруг опять бег по пересеченной местности случится. Когда Соболь и Пауль подняли носилки, сталкер неожиданно открыл глаза и спросил:
– Что, совсем хреново?
– Ногу ты сломал, брат, – сказал я. – Вразнос пошла нога, в самом колене.
– Вот бля… – констатировал Бармаглот. – И куда вы меня тащите, пидорасы?
Это была фраза из старого, всем известного анекдота, и мы дружно посмеялись, даже профессор.
– Тащим мы тебя в схрон. Ты уж извини, назад – поздно, вперед – бессмысленно, – объяснил Соболь.
– Без мазы, – подтвердил Пауль.
– Давайте в схрон, – согласился Бармаглот. – Я тут не очень далеко знаю будку. То ли газопровод под ней, то ли нефтепровод… Крепкая такая будка. Тайник у меня там.
– Ты погоди тайники раскрывать, а то сейчас начнешь… – проворчал Соболь.
– Так это мне тайник, не вам. Жратвы чуток, «калаш» старенький, патроны… Бухло.
– А. Тогда хорошо, – одобрил Соболь. – Будешь как на даче.
Я хорошо представлял себе это «на даче». Лежишь в темноте, не можешь двинуться, в руках – дохленький «Калашников», а за стенами… Если придет крупный кровосос, или химера, или даже несколько крупных псевдоплотей – отдерут дверь в два счета, там же будка над трубой, а не бункер ядерный. А если придет контролер – сам встанешь и откроешь, даже со сломанной ногой…
И главное – нет уверенности, что тебя подберут. В Зоне сейчас почти никого нет, на экран ПДА можно пялиться до бесконечности. А братья-сталкеры, которые обещали зайти на обратной дороге, еще неизвестно, живы ли сами.
Нет, я так ни разу не лежал. Тьфу-тьфу-тьфу три раза через левое плечо, и вот даже по дереву постучу… Но я очень хорошо представлял, как это бывает. Потому в схронах выживают немногие. Стреляются, вскрывают вены, вкалывают передоз наркотиков, сходят с ума…
– Поехали, – сказал Бармаглот. – Чего стоим.
Будку мы нашли быстро: Бармаглот нас хорошо сориентировал, по пути никто не мешал, и в итоге к схрону вышли спустя часа полтора. Будка в самом деле стояла посреди леса, утопленная в искусственный холмик; желтая дверь с полустершимися буквами и цифрами была закрыта.
Аспирин осторожно опустил свою сторону носилок на траву и подошел к будке. Подергал дверь, оказавшуюся внушительнее, чем я думал.
– Закрыто, – сказал он. – Чува-ак, ключ давай.
Бармаглот открыл глаза, поморгал.
– Дошли, что ли? – осведомился он. – Ключи тут… Смотри справа от двери, кирпич, на нем нацарапано.
– Чё нацарапано, чува-ак? – не понял Аспирин.
Бармаглот коротко объяснил, что обычно пишут на кирпичах, и Аспирин тут же нашел ключ.
В будке оказалось тесно и сыро. В полу действительно виднелся большой люк, опломбированный и затянутый грязью (видать, во время дождей крыша будки подтекала). На стене был прикреплен металлический шкафчик, открытый нараспашку и пустой, в углу валялась пустая водочная бутылка и какие-то консервные банки, тоже пустые.
– Вот и дача, – сказал Бармаглот. Судя по всему, ему было очень больно, наркотики «не держали», но он крепился. – Все, валите. Я спать буду.
– А тайник твой где ж, чува-ак? – спросил Аспирин.
– Так я тебе и сказал. Тут он, не боись.
– Да я так просто спросил, – надулся Аспирин.
Мы натаскали Бармаглоту хвойных веток, постелили рядом с люком. Тайник Бармаглот показать так и не взялся – вероятно, прикинул, что дотянется до него со своей постели в случае необходимости, да и с собой у него было все потребное на первое время. Как он собирался справлять малую и большую нужду, я спрашивать не стал – его дело. Выкрутится.
– Вы меня заприте, – велел Бармаглот.
– Типа?! – округлил глаза Аспирин.
– Снаружи. Дверь-то изнутри не закрывается… Да я и не встану, чтобы самому закрыться. А на обратном пути сами и откроете.
Бармаглот был стопроцентно прав. Кстати, и контролеру его в этом случае не взять – сам не отопрется. Зато если мы не вернемся…
Мы попрощались, пожелали ему удачи, вышли наружу, из сырой темной прохлады на яркий солнечный свет, и я закрыл дверь на замок. Ключ хотел положить в карман, потом, подумав, убрал его в тайничок за неприличным кирпичом. Мало ли что со мной случится – как тогда без ключа?
– Ради всего святого, Монтрезор!!! – заорал изнутри Бармаглот, словно из склепа.
– Послушайте, – зашипел Петраков-Доброголовин, до которого дошел весь кошмар ситуации. – Послушайте… А если мы назад не вернемся, а? Это же получается, мы его только что замуровали!..
Я внимательно посмотрел на профессора.
– А вот это и есть неприятные издержки нашей профессии, – сказал я. – Во имя – в том числе – научного прогресса.
За дверью заухал Бармаглот – он все-таки услышал наш разговор и теперь смеялся. «Ради всего святого, Монтрезор…» Откуда это? В университете учил? Не помню…
И мы поспешили отойти от будки.
